— Завтра ко мне приходят девчонки, — сказала Улька, шинкуя овощи для салата. — Вот продавщица гадина, гнилушку подсунула.
Я пила чай в уютной кухоньке подруги и слушала её планы на ближайшие дни.
— Состав все тот же?
— Ага. Настя, Дашка, и какая-то Маша с ними. Говорят, репетировать будем.
Настю и Дашу я знала давно, но с ними практически не общалась. Это Улины подруги детства, и мне с ними было не особо интересно.
— Где с ними встречаетесь?
— На даче, как всегда. Я планирую с утра туда поехать, а Дашка девчонок ближе к вечеру привезет. У неё на даче домик пустует, там и заночевать можно, и шашлыков наделать, и репетиция никому не помешает. Приезжайте и вы, останетесь у меня, отдохнете от городской суеты.
Что там была за репетиция, я не особо понимала. Вроде, танцевальный номер на корпоративном мероприятии. Массовики-затейники, блин. Но от предложения провести выходные на Улиной даче не отказалась. Свежий воздух, баня, домик, отданный в полное наше с мужем распоряжение — чем плохо?
&%nsp;
На следующий день муж отвез меня и Улю на дачу, помог нам убрать дом и натопить баню. Девчонки все не появлялись, и мы с мужем спокойно отдыхали. Улька же маялась в ожидании. Телефоны её подруг не отвечали.
Когда прошли все мыслимые и немыслимые сроки и наступил вечер, Уля не выдержала.
— На соседней улице домик Дашкин. И я готова поклясться, что слышала, как подъезжает её машина. Пойдем, проверим, там ли они.
На мой взгляд, если бы Даша добралась до дачи, она непременно заглянула бы к нам.
Но Уля распалялась все больше и больше и желала навестить подругу, так как была свято уверена, что девчонки все же собрались вместе, но по какой-то причине не захотели её позвать. И столь живой и притягательной была для неё эта надуманная обида, что в итоге она не выдержала.
Дачный поселок был тих и пустынен. Грунтовая дорога будто бы мягко светилась в ночных летних сумерках, строго темнели дощатые заборы, дачные домики прятались за фруктовыми деревьями, будто спящие стоя слоны. Под ногами скрипели попадавшиеся камушки. За спиной заурчал двигатель.
— Зачем машину заводишь?
— А сейчас мы никого на той даче не найдем, вы отправитесь дальше вино пить и про женское коварство сплетничать, а я домой поеду. Не интересно мне трезвому с вами обиженными.
Калитка Дашиной дачи была не заперта. За воротами стояла её машина. Улька обижено засопела и принялась пинать ворота:
— Есть кто живой? Дарья! А ну, выходи!
Тишина была нам ответом.
Мы отворили калитку, направились к дому. Но в дом заходить не пришлось, так как в беседке в конце участка мы заметили три завернутые в одеяла фигурки, спящие на раскладушках.
Когда мы подошли ближе, меня поразили их пропорции. Казалось, тела девушек невесомы и тонки под одеялами.
Уля подошла к Даше и сдернула с неё покрывало:
— Рота, подъем!.. — и осеклась.
Я машинально отступила назад, чувствуя подкатывающее к горлу отвращение.
Когда я последний раз видела Дашу, она была довольно полноватой девушкой, жизнерадостной и шумной. Сейчас же перед нами лежали кости анорексички. В сумерках казалось даже, что местами истончилась и пропала кожа.
Я отступила ещё на шаг назад, чувствуя, что что-то непоправимо и безвозвратно не так, не правильно. Краем глаза уловила движение справа, где спала Мария. Она медленно вставала, и одеяло опускалось все ниже, открывая взгляду впалую грудь с мумифицированной кожей — коричневой, жесткой, местами истлевшей.
А Дарьины ключицы покрывал мох.
Настоящий, зеленый мох.
Замшелые коричневые кости. Мумифицированное тело…
&ens0;
Зашевелилась и третья девушка, и я окончательно выпала из беседки и попятилась вдоль грядок к забору, спиной, не в состоянии отвести взгляда от страшных существ.
Одна из них обхватила Ульяну за плечи, что-то нашептывая. Другая держала её за руки, безвольно висящие. Я слышала, что они шептали ей. Слышала.
— Посмотри, как длинна дорога отсюда. Она трудна, она пыльна. А ты так устала. Твои ноги так тяжелы, твои руки так массивны. Откуда у тебя силы пройти по этой дороге? Она бесконечна, ты слаба, а плоть твоя неподъемна. Останься с нами, и мы покажем тебе, как легко и невесомо может быть существование. Мы покажем тебе иной путь, мы…
В Улиных глазах — обреченность, тоска и невыразимая усталость.
Я повернула голову и посмотрела на тропинку, ведущую к забору.
Она на самом деле стала бесконечной, бесконечно тянулась вдоль бесконечной стены дома, её покрывала бесконечная вековая пыль, забора не было видно даже на горизонте. И горизонта не было. Немыслимая прямая бесконечность.
А Дашка потихоньку продвигалась ко мне, шевеля замшелыми руками, дыша замшелыми ребрами.
Ещё несколько мгновений я смотрела на безвольную Улю, на медленно двигавшуюся нежить, а потом осознала всю тщетность попыток сбежать и невозможность спастись, и закричала от отчаяния.
Возможно, мой крик на некоторое время заглушил чужие нашептывания. У меня хватило времени и сил повернуться к ним спиной и увидеть знакомую коротенькую тропинку, ведущую вдоль грядок и домика к спасительной калитке. Даже хватило времени сделать пару шагов, прежде чем дорога опять стала бесконечной пыльной лентой. Я чувствовала, будто попала в кошмарный сон, в котором мои ноги не двигаются, прилипая к земле, а путь к спасению далек и труден.
Новый звук заставил меня двигаться. Хлопнувшая дверь машины.
Это муж услышал мой вопль и кинулся узнавать, в чем дело. Если он войдет сюда, мы все погибнем. Эта мысль вонзилась в моё сознание, и я бросилась к забору, вопя, чтобы он сюда не шел, чтобы открывал двери и садился за руль, чтобы не глушил двигатель, чтобы мы могли уехать отсюда, уехать навсегда! Впрочем, как я позднее узнала, все, на что меня хватило — истеричные выкрики одного единственного слова — «Нет!».
Мы все же уехали оттуда. И бросили Ульку. В последний раз я оглянулась, захлопывая за собой калитку. Нежить уводила мою подругу в беседку, крепко держа за руки, за плечи, нашептывая ей небыль о её немощности и тщетности бытия.
Я не могу сказать, что меня мучает совесть или осознание собственной трусости. Нет, я понимаю, что спастись самой мне помогла только удача, то, что я стояла ближе к спасительному выходу и то, что муж решил проводить нас на машине.
Мне жаль только, что я навсегда лишилась подруги.
А ведь Улька мне звонила, на следующий же день звонила. Бодро, но слегка хрипловато интересовалась, какая собака меня укусила, куда это я внезапно сбежала? Я попросила её больше никогда меня не искать и со мной не общаться, сказала, что навсегда уезжаю из этого города.
Пусть лучше меня считают сумасшедшей, пусть лучше я действительно окажусь ею, чем воочию увижу, как трескается сухая коричневая кожа на впалых ребрах, и как двигаются замшелые истлевшие суставы, бывшие некогда моей подругой.